Этот материал изначально задумывался как срез мнений очевидцев экологического бедствия в Сибае. Но разговор с Забирой Иргалиной заставил пересмотреть задуманное. Исповедь этой женщины, которая уже почти год борется за правду о смерти ее сына-шахтера, затмила мнения остальных наших собеседников о пережитом за этот год.
По большому счету история Забиры — не только про ее собственную жизнь и потерю сына или про нарушения техники безопасности на УГОК. В этой истории отразилась трагедия всего Сибая и всех сибайцев, борьба людей за правду об угрожающей им опасности и приступы отчаяния от собственного бессилия что-либо изменить.
Шахтеры умирают лицом вниз
Забира Иргалина, несмотря на свои 62 года, — весьма энергичный и целеустремленный человек. Отсутствие высшего образования и половина жизни, проведенная в глубинке (не в Сибае, а в одной из деревень, где женщина работала продавцом в магазине), не помешали ей стать довольно «продвинутым» человеком и вести активную жизнь в соцсетях, много читать, разбираться в мессенджерах и прочих современных премудростях.
При этом очевидно: не случись несчастья с сыном в шахте и не возникни в ее душе горячее желание добиться справедливости, может, жизнь Забиры Суюндуковны сложилась бы иначе — пекла бы она теперь преспокойненько учпочмаки и губадию для внуков.
Но судьба распорядилась иначе. Поэтому сейчас эта хрупкая и маленькая женщина (42 кг при росте 149 см) готова кричать, спорить, протестовать, если к ней не прислушиваются.
Напомним, о трагической гибели 31-летнего Гаяза Иргалина стало известно вечером 3 февраля текущего года. Молодой человек работал в шахте водителем погрузочно-доставочной машины. По официальной версии, произошел обвал породы, облако обжигающей сульфидной пыли накрыло Гаяза, который из последних сил пытался выбраться из опасного места, но в итоге, обессилев от болевого шока, упал на землю и скончался. Представители УГОК тогда сразу уточнили, что месторождение, где произошла трагедия, не связано с Сибайским карьером, где началось окисление руды, поэтому аварийные работы не могли спровоцировать аварию в шахте.
В то же время у матери Гаяза Иргалина свое мнение о происшедшем. Забира Иргалина считает, что специалисты комбината освещали гибель Гаяза, умолчав о многих важных подробностях.
— Я встречалась с Биккиновым и на второй день после смерти Гаяза, и вот недавно тоже на прием к нему ходила (Яудат Биккинов до июня текущего года работал директором Сибайского филиала УГОК, сейчас является советником директора предприятия и депутатом Госсобрания-Курултая РБ — ред.), — говорит Забира Иргалина. — В феврале он вроде бы сказал мне, что в шахте произошел выброс горячего пара и еще чего-то (возможно, газа), и что Гаяз умер мгновенной смертью, его невозможно было спасти. Сказал, что такое бывает в шахтах, к сожалению. Теперь же он мне говорит, что это было непредсказуемо, что это первый такой случай, из него постараются извлечь уроки и т.д… А всего-то надо было больше думать о людях и не экономить на мерах безопасности.
Как вспоминает Забира, Гаяз погиб на второй день после выхода из отпуска. Незадолго до трагедии он стал жаловаться на здоровье — на боли в коленях и пальцах рук. Забира сперва подумала, что это может быть связано с недостатком витаминов, питанием. На комбинате Гаязу врач порекомендовал сеансы физиотерапии и всё. Но Забира настояла, чтобы сын сходил к неврологу, там ему прописали дорогие уколы, после которых боли в суставах стали проходить.
Она так подробно вспоминает про недомогания покойного сына, потому что считает, что они логически связаны с причинами его смерти — а точнее с недопустимыми условиями, в которых работали (и наверняка работают) горняки.
— В шахте очень душно, там чувствуется загазованность, низкие потолки, узкие проходы, слабое освещение. Гаяз освещал себе дорогу фарами своего погрузчика и фонарем на своей каске. В январе он мне показывал селфи, которое сделал в шахте на телефон, как он работает: комбинезон был надет прямо на голое тело, без спецовки. Я еще возмутилась, говорю: «А как же техника безопасности?». А он посмеялся: «Мама, там духота и жара 50 градусов, в спецовке можно изжариться живьем».
А в итоге получилось наоборот: изжарился живьем, потому что был без спецовки, которая могла защитить и сократить масштабы термических ожогов на теле. Да еще и стекло у него в кабине погрузчика оказалось разбито, которое тоже могло бы защитить лицо и глаза.
По словам Забиры, тело Гаяза подняли из шахты в спецовке. Она считает, что спецодежду на него, уже мертвого, надел мастер или кто-то еще, чтобы защитить себя от ответственности опять же за нарушение техники безопасности.
— Когда его привезли домой, я вспомнила про то селфи и отогнула саван. Увидела красную обожженную кожу, на которой остались следы от лямок комбинезона, — вздыхает Забира. — Противно всё это — трусость и лицемерие людей, которые не обеспечили нормальные условия работы, а теперь подло прячут следы своих нарушений.
Женщина тщательно изучила требования техники безопасности и доступные в интернете документы о состоянии шахты, в которой погиб сын. Может быть, она ошибается в каких-то терминах и нюансах, но в логике ей не откажешь.
— Я общалась с разными людьми, и многие несли такую чушь, просто пытались зубы заговорить. Видимо, хотели лапшу на уши навешать, посчитали меня «деревенщиной», —
усмехается мудрая женщина. — Договорились бессовестные даже до того, что Гаяз якобы вылез из машины просто, чтобы ноги размять, и отошел от нее, а потом произошел выброс пыли, и его «накрыло». И там уже он «мгновенно погиб». Но я не такая глупая, я прочитала много литературы о шахтах и шахтерах, общалась с горняками и вполне четко представляю, что могло там произойти на самом деле.
Гибкий ум и материнское сердце помогли Забире это понять. Она убеждена: в шахте случился хлопок скопившейся газовоздушной смеси и обвал породы, а Гаяз оказался слишком близко к эпицентру ЧП.
— У него глаза открыты были и словно остекленели от ужаса и боли, зрачков не было видно почти. Мой мальчик почти сразу ослеп после хлопка. На щеках были ровные полоски от слез, — делится жуткими воспоминаниями Забира.
— Скорее всего, он попробовал наощупь уехать, но уперся в стену. Тогда Гаяз вслепую вылез из кабины и попытался уйти. Наверное, старался звать на помощь, но не смог, потому что горло и внутренние органы были обожжены. Прошел около 15 метров и упал. Гаяз умер лицом вниз с открытым ртом, он уткнулся в землю… Я читала в «Книге памяти шахтеров», что шахтеры умирают именно так — лицом вниз, потому что задыхаются и ищут инстинктивно прохладу ближе к земле.
Враньё на каждом шагу
Забира написала несколько листов своих разногласий с позицией комбината и следствия. Они касаются как обстоятельств гибели её сына, так и в целом нарушений техники безопасности.
По официальной версии, Гаяз умер в 16.05, но Забира уверена, что это произошло гораздо раньше. По ее словам, она заявила об этом на очной ставке с представителями комбината. Мать помнит распорядок дня сына и знает, что он кушал всегда два раза за смену. В тот роковой день он успел съесть только половину своего обеда в полдень. До четырех часов, по мнению матери, он бы успел еще раз покушать.
— Я считаю, что он умер примерно в два часа. Но подняли его тело на поверхность около шести часов вечера. Сразу после хлопка все быстро ушли из шахты, открыли люки для вентиляции, дополнительные скважины. Если бы в шахте была слабая загазованность, то ребята попытались бы добраться до Гаяза, узнать, что там с ним. Значит, там была, как минимум, средняя загазованность и реальная опасность повторного ЧП. По правилам, при слабой загазованности в шахту можно проникнуть через два часа после усиленной вентиляции, при средней загазованности — через четыре часа, а при сильной загазованности — через восемь часов. Тело Гаяза подняли наверх в шесть часов вечера, а следователь спустился в шахту вообще почти в десять часов вечера. Всё сходится.
Из изученных документов и разговоров с другими шахтерами, Забира почерпнула информацию о том, что опасная концентрация газа для шахты была в порядке вещей. Однако работы никто не останавливал. Шахтерам нужна была зарплата, а комбинату — план.
— Я знаю точно, что в шахте, где погиб Гаяз, барахлила система вытяжки, но никто не остановил работу и не стал требовать её отремонтировать. Так сказали горняки мне по секрету. Еще мне известно, что на проходческой технике не работала оросительная система, которая должна была подавлять пыль. Двух этих причин для нормальных руководителей производства, которые заботятся не только о прибыли, но и о работниках, хватило бы, чтобы остановить работу и вывести людей, — говорит Забира. — А сколько там еще других более мелких нарушений! Не сосчитать!..
По ее словам, ЧП с Гаязом — не единственное, происшедшее в шахтах Сибайского филиала УГОК за последние годы. О нем стало широко известно, потому что из-за смога к Сибаю было привлечено пристальное внимание СМИ и общественности. Похожие аварии были и раньше, просто они не афишировались.
— Здесь враньё на каждом шагу, — уверена Забира. — Руководство комбината пользуется тем, что у многих шахтеров есть ипотека, кредиты, и поэтому они согласны работать ради денег в любых условиях. И к населению Сибая они также относятся, комбинатские показали себя во всей «красе» за последний год.
В Сибае живет старшая дочь Забиры с семьей, как раз в районе поселка Золото, довольно близко к карьеру, откуда в город долго время проникал ядовитый смог. Внуки ездят в школу в центр города на автобусе. О них у Забиры тоже душа болит.
— Ладно, мы уже пожили свое, а дети и внуки за что мучаются, дышат отравой? Ведь всю прошлую зиму задыхались, на улицу боялись выйти, сразу в горле першит, глаза слезятся! — возмущается она. — У меня из-за лекарств да из-за стресса, видимо, обоняние уже притупилось, я запахов не чую. Но я же общаюсь с соседями, с роднёй, вижу, что с ними происходит. У сестренки моей глаза чешутся, кровь из носа идет то и дело. Все пьем постоянно активированный уголь, облепиховое масло и лекарства для разжижения крови, иначе давление сразу подскакивает. Наш город живет как в каком-то жутком фильме: не знаешь, что может случиться завтра.
Следствие по факту смерти Гаяза Иргалина все еще продолжается. Забира надеется, что дело дойдет до суда. Мысль о том, что виновников смерти ее сына накажут, дает ей силы жить дальше. 24-летняя вдова Гаяза продала квартиру (ипотеку погасил комбинат) и, получив компенсацию после гибели мужа, уехала с ребенком в Уфу, купила там квартиру. Спорить с комбинатом о чем-либо она явно не настроена. Но Забира не такая.
— Я теперь живу и дышу за двоих — за себя и за Гаяза, — твердит Забира Иргалина. — Не позволю чиновникам и коммерсантам осквернить враньем память о нем.
Смог в Сибае. Год спустя
Если обратиться к публикациям СМИ под условным названием «Смог в Сибае», они попали в топ новостей 12 декабря 2018 года, то есть ровно год назад. За всё это время в рамках нашего издания данная рубрика оказалась самой содержательной, что говорит само за себя.
Медиакорсеть предложила высказаться тем, кто в течение года в разное время комментировал ситуацию в Сибае, — поделиться своим мнением не только о трагедии с Гаязом Иргалиным, но и в целом о жизни в городе.
Марс Сафаров, доктор химических наук, профессор, заслуженный деятель науки Башкирии, эколог и публицист:
— Я тоже знаком с Забирой Суюндуковной Иргалиной и испытываю большое уважение к этой отважной женщине, которая защищает память о сыне и старается разобраться в происшедшем. Очень надеюсь, что суд по данному делу все-таки состоится, и виновные в смерти Гаяза будут названы. В силу своих возможностей стараюсь помочь Забире.
Я пишу сейчас книгу о ситуации в Сибае, изучил много документов, собрал три огромных тома материалов. Забира Иргалина права: во всей этой истории по-прежнему осталось огромное число нестыковок, обман со стороны чиновников и представителей УГОК видно невооруженным глазом. Но главную причину происшедшего я усматриваю по-прежнему в том, что они ставили прибыль выше вопросов безопасности и шахтеров, и горожан.
Самое страшное, с моей точки зрения, то, что руководители предприятия, знавшие о тлении руды, которое длилось, по уточненным данным, с 2015 года, продолжали отправлять в шахты людей и скрывать происходящее от населения, от общественников, от руководства республики. На мой взгляд, это преступление. Иначе не назовешь.
Эдуард Кадыров, активист общественного движения «Сибай, дыши!», член Совета по правам человека при главе Башкирии:
— Я был бы рад сказать, что ситуация в городе наладилась, если бы не данные датчиков, которые нет-нет да и фиксируют превышение ПДК снова и снова. Пусть не такие значительные, как было раньше: не по 20, не по 50 ПДК, но ведь даже 2-3 ПДК представляют опасность. Особенно для людей, которые живут близко к карьеру.
При этом мы опять сталкиваемся с тем, что
информация о превышении ПДК скрывается от населения. Например, мы отмечали превышение ПДК по диоксиду серы 25-го, 26-го и 27-го ноября. В то же время официальные лаборатории, судя по отчетам, их не зафиксировали.
Тем временем многие сибайцы отмечают, что в последнее время в воздухе появился еще какой-то химический запах, напоминающий формальдегид, которого они не замечали ранее.
Несмотря на присутствие сторонних запахов, никто не стремится их идентифицировать. На все жалобы (на запах химии, мазута, гари или «семечек») люди слышат от представителей власти один ответ: «Диоксида серы нет, значит, воздух чист». Хотя это нелогично и неправильно.
Когда же мы обратились в местный отдел Роспотребнадзора с просьбой показать официальный протокол замеров проб воздуха, то получили отказ. В довершение ко всему начальник отдела обвинил меня в оскорблении представителя власти в то время, как мы, будучи сами представителями общественности, только попросили показать результаты мониторинга.
Этот год для нас всех оказался очень нелегким. И всем понятно, что успокаиваться рано. Нет сомнений, что внимание общественности к ситуации в нашем городе ни в коем случае не должно ослабевать.
Гульфия Мухаметова, жительница Сибая, общественница:
— Утешительным прогнозам властей не верю. Люди, которые близко живут к карьеру, постоянно жалуются на посторонние запахи и плохое самочувствие. Я не верю и официальным данным лабораторий по замеру воздуха. Думаю, что в городе им не доверяет уже ни один человек. Большинство горожан испытывают расстройства здоровья, связанные с плохой экологией. Однако при этом до сих пор в городской поликлинике не поставлен хотя бы один диагноз «отравление».
Все недуги списывают на простудные заболевания. По статистическим данным, количество заболеваний пневмонией увеличилось на 400% в сравнении с прошлыми годами. Больницы переполнены, врачей катастрофически не хватает. Что касается ситуации в шахтах, то приходилось общаться со знакомыми горняками. Делятся, что УГОК постепенно сокращает рабочие места, людей переводят работать в другие населенные пункты. Зарплаты снизили. Их постоянно держат в страхе, чтоб молчали.
Конечно, затопление карьера идёт, уровень воды добирается до верхних очагов возгорания. С этим и связывают постепенное улучшение ситуации. Я уезжала с семьёй на некоторое время из Сибая, жила у знакомых, пока были сильные превышения ПДК. Вернулись, так как дети сильно скучали по дому, по школе.
Вообще, я не хочу уезжать из Сибая принципиально. Это наша земли и наша территория. Считаю своим долгом всё это охранять, помогать людям. Я в свою очередь пыталась делать все, что в моих силах, даже ездила в Москву, в администрацию президента России.
Мы, активные жители Сибая, не хотим, чтоб наш город исчез совсем. Это столица Зауралья со своим богатым культурным и историческим прошлым. Надеюсь, у нашего города будет светлое будущее.
Но нужно город убирать подальше от карьера — это однозначно. Земли у нас много. Необходимы активность граждан и новые чиновники, которые будет защищать интересы народа.
Гульназира Ишбердина, журналист:
— Я сейчас не живу в Сибае, работаю на Севере. Но в Сибае осталось много моих близких. Родители мои тоже живут не так далеко, в Баймакском районе.
Если говорить о сегодняшней ситуации в Сибае, что бы там ни говорили представители власти, у меня нет сомнений: ситуация точно изменилась к худшему.
Очень много людей уехало — кто смог, конечно. В Сибае уже давно отрицательное сальдо миграции, теперь, наверное, это положение ещё больше усугубилось. Город стал менее привлекательным для жизни, об этом можно судить по сильно уменьшившимся ценам на недвижимость. Я была свидетелем, как отличный большой дом хозяева вынуждены были продать за два миллиона. Если года четыре назад, помню, квартиры-двушки в Сибае выросли в цене до 1,5-1,6 млн рублей, то сейчас они стоят от силы 1,2 млн или даже меньше. В интернете очень много объявлений о продаже жилья в Сибае.
При этом людей, которые не собираются никуда уезжать, тоже не мало. Говорят: тут мой дом, моё всё. Где мы ещё нужны?
Они верят в лучшее, и я тоже хочу верить, что Сибай вернётся к прежней жизни.
Медиакорсеть следит за ситуацией.
Прокомментировать