Скорая помощь и конфликт врачей
Продолжение интервью. Первая часть
— Максим Васильевич, ситуация с недостатком врачей скорой помощи подверглась критике врио главы. Наши читатели часто жалуются и на отсутствие стандартов в алгоритме оказания помощи.
— Люди стали более информированными. Они знают, что скорая помощь должна доехать в течение двадцати минут. Но при этом все понимают, что двадцать минут — это только на оказание скорой помощи. Есть вызовы, которые угрожают жизни — это кровотечение, острый болевой синдром, ДТП и т. д.
Повышение температуры или артериального давления — переводится в разряд неотложной помощи. Есть норматив — два часа. Но это с учетом нашей географии. Не все жители живут в условиях крупного мегаполиса, есть районы, выезд до которых дифференцируется по расстоянию. То есть физически, на вызов к больному, живущему в 60 км от подстанции, с момента вызова, даже нарушая скоростной режим, машина не успевает доехать в условленное время.
— Нареканий в отношении водителей кареты скорой помощи меньше, чем к тому, как врачи оказывают помощь.
— К сожалению, вы правы. Наконец, в прошлом году мы получили хоть какое-то внимание к оснащению скорой помощи. Мы получили 200 новых автомобилей с необходимым оборудованием. До этого никаких вливаний не было. Мы пробовали передать услугу оказания скорой помощи на аутсорсинг, заменив частными компаниями, но оказание помощи ими оказалось гораздо хуже. Да, есть недочеты не только с техникой, но и уровнем опыта медика. Но с учетом кадрового дефицита — мы принимаем всех желающих.
— Когда я была студенткой, врачи скорой помощи мечтали о стабильной работе в стационаре. Ситуация изменилась?
— Сейчас все тоже самое. Работа на скорой помощи — это тяжелый труд. Все знают, что он еще и опасный.
— О каком конфликте речь? Я не в курсе этой проблемы.
Первым делом самолеты…
— Обсуждается ли в Минздраве вопрос с обеспечением региона санавиацией?
— У нас есть выезды под санавиацию, заключен договор с РусаАвиа, предоставлены виды авиационного транспорта — это самолет Ан-2 и Robinson.
Это, конечно, неприспособленные для современной эвакуации авиационные суда, но в рамках нацпроекта в этом году пилотно мы делаем вертолетные площадки — их девять по республике, с радиусом удаленности двести километров. Они формируются в каждом из межрайонных центров. В следующем году в рамках проекта по развитию санавиации и доступности медико-санитарной помощи — мы в лизинг получаем при помощи Ростеха два вертолета именно казанского производства «Ансат».
— Где в Уфе будут вертолетные площадки?
— В Уфе будут две медицинские площадки: в районе перинатального центра и около 21-й больницы.
— Представляя доклад необходимости повышения доступности медпомощи на всей территории РФ за счет создания единой межрегиональной службы санавиации А. Э. Сердюков доложил, что для покрытия всего ПФ требуется 20 воздушных судов и персонал из 500 пилотов, диспетчеров, медиков и инженеров. Сокращенные управленцы могут пойти работать, например, в санавиацию?
— У нас уже есть отделение санавиации — это не просто бригада врачей, которая во время транспортировки оказывает помощь. Это врачи скорой помощи на воздушном судне. Они могут быть специализированы, например, и по гинекологическому и по нейрохирургическому профилю.
При РКБ имени Куватова они уже выполняют эти функции, но при помощи автомобильного транспорта. В отдаленные районы при хороших погодных условиях врачей доставляют на АН-2.
Обеспечение лекарствами
— Перейдем к вопросу нехватки препаратов и обеспечению лекарствами больных орфанными заболеваниями. Как жить больным еще 2 года, до поставки лекарств федералами?
— Раньше у нас было 7 высокозатратных технологий, сейчас их уже 12. Мы уже получаем услугу не в виде финансовых средств, а в виде натурального продукта — лекарства. Но при этом действительно
есть ряд пациентов, которые находятся в нашем реестре, у которых вторая или третья линия препаратов, допустим, с заболеваниями крови. Эти линии федеральное ведомство, к сожалению, не финансирует, и это ложится на наши плечи. Например, обеспечение больных с онкогематологией с дорогостоящими препаратами проводится с определенными сложностями. Но другие препараты порядком более 90% с высокозатратными редкими нозологиями у нас обеспечены практически полностью.
У нас был небольшой дефицит с ритуксимабом (противоопухолевое средство — ред.), связанный с тем, что из-за запуска национального проекта по онкологии, его стали больше назначать, а производство было не готово. А все остальные препараты пациенты получают. Причем это контролируется на уровне федерального Минздрава. Защита заявки в этом году у нас была даже в мае. А не как раньше в октябре–ноябре. Мы полностью защитили заявку на 2020 год. Все наши пациенты, которые находятся в существующем реестре, учтены.
Есть определенная сложность с теми пациентами, у которых прием дорогостоящих препаратов переходит на вторую, третью линию, и лечение составляет несколько миллионов в год. С этим мы тоже работаем.
Каждого пациента берем на определенный учет. Думаю, что, начиная со следующего года, мы постараемся максимально минимизировать возможные риски. Бывает, что 2-3 недели лекарства идет поставка препарат. Возникают пропуски.
— Но ведь пациенты жалуются на ожидания больше, чем на месяцы!
— Могут отменяться или переноситься даты аукционов по независящим от нас причинам: снятие производства, жалоба на недобросовестное выполнение взятых обязательств. А условия для всех одинаковы. Минимум сорок календарных дней необходимо на переобновление процедуры. Отчасти мы такие же заложники законодательства. Поэтому все ждут и надеются на трехлетние поставки с учетом нашего трехлетнего бюджета.
— А как быть тем пациентам, которым не подходят аналоги, выписываемые врачами?
— Я готов подискутировать на эту тему.
Большинство решений врачебной комиссии обоснованы. Но примерно треть — это так называемое фармацевтическое лобби. Пациенты с определенным диагнозом общаются между собой, считают, что вот конкретно такой-то препарат помог соседу по палате, потому что он более современный. Они начинают требовать новый препарат. Бывает, врачи идут на какие-то уступки, может быть, имеют какую-либо мотивацию от фармкомпании.
Наша задача — обеспечить непрерывность оказания медицинской помощи с конкретным действующим веществом, не упаковкой с новомодными названиями, а именно с соответствующим веществом. Ряд регионов сейчас обеспечиваются требуемым лекарством. Но в случае желания пациента получить тот или иной оригинальный препарат, он оплачивает 50% от стоимости. Мы пока смотрим на этот пилотный опыт, наблюдаем. Бывает, пациент с сахарным диабетом приходит и требует препараты, повышающие либидо.
— Правда ли, что вакцины от бешенства сняты с производства? В травмпунктах оказывают первую помощь, а для соблюдения назначения по графику предлагают найти КОКАВ самостоятельно.
— В России всего два завода выпускают данный препарат. Наш «Иммунопрепарат» (филиал НПО «Микроген») выпускает 30% рынка, по своей мощности может обеспечить препаратом всю страну. И НИИ Чумакова — до 70% рынка. С начала этого года НИИ Чумакова проходили процесс перерегистрации.
Ситуация с недостатком дошла до федерального уровня, с ней разобрались. И с 1 июля он продолжил свою работу.
Но в Башкирии мы воспользовались административным ресурсом и необходимое количество препаратов 3000 доз получили в конце мая, и сейчас продолжаем поэтапно получать. Возможно, на местах есть определенный перегиб. Но препараты есть, потому как впереди у нас и общественно-политические мероприятия, и детские международные игры, и требования сезона.
Последний вопрос не к министру, а к доктору Забелину.
— Нужен ли в миллионном городе хоспис?
— Хоспис нужен. Этот вопрос прорабатывается, определяемся с площадкой и финансовым моделью содержания. К сожалению, мы не сможем его содержать в сложившейся системе финансирования. С медицинской же точки у нас есть понимание, что должно входить в структурное подразделение хосписа.
Прокомментировать