Проект «Регион заботы» год назад придумала и создала вместе с Общероссийским народным фронтом учредитель фонда помощи хосписам «Вера», директор Московского многопрофильного центра паллиативной помощи Нюта Федермессер. Цель проекта — помочь самым уязвимым группам людей, от заключенных до обитателей психоневрологических интернатов. Работа уже идет в 26 пилотных регионах, для каждого из которых с учетом географических и демографических особенностей, экономического и кадрового потенциала разработана индивидуальная программа развития системы паллиативной помощи.
В рамках специального проекта ТАСС Нюта Федермессер встречается с главами пилотных регионов, чтобы поговорить о самом важном. В этот раз — с главой Башкирии.
Нужно ли губернатору заболеть ковидом
— Мне хочется начать, помимо «здравствуйте», со слов благодарности. Потому что я сейчас была на строительной площадке хосписа, который и детский, и взрослый — первый хоспис в Башкирии. Наблюдала, как забивается первая свая. Год всего прошел с первой встречи, когда вы озвучили, что, Нюта, да, мы хоспис делаем, это будет мой личный проект. Спасибо вам огромное. Как для вас этот год?
— Тяжелейший год. Люди очень устали, и мои коллеги многие устали. Наша задача — пережить его, выстоять в такой ситуации. Он очень неплохо для нас начинался в республике. Мы полны идей, инвесторы приходили. Цифру скажу, чтобы понимали: за первый квартал у нас был прирост инвестиций — 18%. Мы создавали предприятия, заводы и так далее.
В начале марта, когда пошли первые тревожные сигналы из Уханя, я собирался в небольшой отпуск, у меня день рождения в марте. Я думал на два-три дня уехать и понял, что все закрывается. Буквально в 20-х числах марта у нас все эти события начали развиваться — мероприятия по карантину, подготовка медицины.
Люди невероятно устали на самом деле. Пять месяцев мы живем под сильнейшим прессом. Много усилий было приложено для того, чтобы противостоять этим заболеваниям, этой инфекции.
Я должен, наверное, это сказать: вся энергия правительства, вся моя энергия и моей администрации, администрации муниципалитетов была направлена на то, чтобы не дать распространиться этой инфекции, не дать ей принять катастрофические масштабы и при этом еще сохранить жизнедеятельность предприятий, городов.
— Вы можете мне сказать: ведь не было опыта работы с такой инфекцией ни у кого в мире — ни в Китае, нигде… Это было все в других поколениях, которых уже нет. Такой скорости распространения никогда не было. Это же жуткая ответственность для всех руководителей и в первую очередь для главы государства, для главы региона, для главы муниципалитета, для директора школы, для директора дома-интерната, для главы семьи. Вы, оглядываясь назад, можете сказать, как вы это воспринимали? И есть ли что-то, что вы по-другому сделали бы?
— Когда вся эта история начиналась, у меня лично были такие моменты, когда мне казалось, что нас это не коснется. Это вот Китай, где-то в Западной Европе, может быть, в Москве. Поскольку действительно Москва — это сосредоточение и железнодорожных, и авиапутей, и так далее.
Когда быстрое распространение пошло в Москве, мы точно начали понимать, что мы этого тоже не избежим. И мы тогда начали методично готовиться к этому удару. У нас было указание условно, скажем, до 1 мая подготовить такое-то количество коек, что мы, собственно, и делали.
Когда в марте эти события начались, я даже такую фразу сказал — «время героев». Это действительно было время героев, потому что многие люди так себя показали. Ну и одновременно время негодяев, я считаю. Например, когда началась спекуляция масками.
Действовать нужно было очень быстро. Я помню, в четверг дал министру промышленности поручение: организовать текстильное предприятие, чтобы в понедельник вечером он мне доложил, что оно начало шить по 1000 масок в день. Мы никогда не шили эти маски. Сейчас мы ежедневно шьем по 150 тысяч масок. Мы начали с нуля это все раскручивать. Когда ситуация только начала развиваться, мы к ней уже готовились, и этот временной лаг нам очень сильно помог.
— А вы не переболели?
— Нет.
— Я даже не знаю в такой ситуации, что говорить человеку. Слава Богу или…
— Вот такой секрет открою. Когда все это начиналось, помните, это было страшно, потому что неведомо. Методик лечения нет, болезнь очень быстро протекающая, непонятно, как организм человека сработает. Потом рядом люди начали умирать. Потом вот эти всевозможные разговоры: на ИВЛ попал — и умер, что якобы сама искусственная вентиляция опасна.
Мы как-то беседовали с первым замом председателя правительства Андреем Геннадьевичем [Назаровым], и он мне предлагает: «Нам с тобой надо договориться, кому-то первому заболеть, чтобы сохранить управляемость республики». Потому что еще раз говорю: мы тогда не понимали, как все это происходит. Я говорю: «Как ты это себе представляешь?» Он говорит: «Давай я первым заболею, пока ты сидишь, потому что, если мы оба заболеем, управляемость потеряем».
— Это страшно — то, что вы говорите.
— Это было его предложение. Я подумал и говорю: «Давай все-таки мы с тобой сознательно нарываться не будем. Давай по-другому повернем — мы с тобой как люди ответственные сделаем все так, чтобы как раз не заболеть. Это, наверное, будет более ответственный шаг». Хотя я его понимаю. Ведь разные пиковые были моменты — у нас в администрации просто отделами люди уходили. В некоторых местах практически половина администраций муниципалитетов уходила — заболевали.
— А когда вы приняли решение закрыть больницу, как это было? Это жутко сложно, когда тебе надо выбирать между популярным решением и максимально безопасным.
— Если вы по РКБ — вы же как раз меня хотели спросить про самый тяжелый период… Это был момент, когда в РКБ эта ситуация сложилась. Почему? Потому что опять же многое было неведомо. Многое казалось катастрофой. Очень много людей мы там закрыли. В РКБ инфекция попала в отделение с тяжелыми онкологическими больными. Большой коллектив врачей попал в карантин. Люди же переживают. Это, наверное, даже не для меня — для республики драматичный момент был. Потом — знаете как, надо выдохнуть, разобраться и потихоньку, шаг за шагом, методично решать вопросы. И мы вот так планомерно из этой ситуации вышли.
— Но вы своей командой довольны?
— Да. Вы знаете, я вообще человек горячий, иногда и кулаком стучу, и повышаю голос, и ругаюсь. За время коронавируса было много событий, когда у нас шум стоял и пар из ушей шел, как говорят.
Но практически каждому из членов своей команды я должен сказать спасибо за этот период. У кого-то лучше получалось, у кого-то хуже. Но у нас вообще не было дрогнувших людей. Спокойно делали свое дело.
Приведу пример. Когда мы вышли из изоляции, где-то недели три-четыре назад, у нас ну никак не уменьшалось количество заболевших. А на улице жара. Люди только что вышли с карантина. Мы начали экономику открывать. И приходит ясное понимание, что нам нужно каким-то образом снова заставить людей соблюдать ограничения, к которым они пока не готовы. К маске тоже надо привыкнуть. Я помню, в первый раз в самолете летел два часа в маске, и первое желание было, когда уже вышел из аэропорта, — содрать эту маску. Впоследствии, когда уже привык, я спокойно шел и работал в маске. Могу уже долгое время в ней находиться, потому что довольно часто ее ношу.
И тогда нам пришлось нашу огромную машину по новой разворачивать на то, чтобы хотя бы в тех местах, где наиболее высока вероятность заражения, — общественный транспорт, учреждения, магазины, торговые центры — заставлять людей ходить в масках. А это же работа — не конфетки раздавать. Когда я чиновников направляю выполнять эту задачу — чиновники идут и с людьми разговаривают, наказывают их, штрафуют, вступают в конфликт.
Но что произошло: сейчас, на протяжении буквально последней недели-двух у нас очень хорошие показатели: количество случаев пневмонии уменьшилось. Резко уменьшилось, в несколько раз. Мы вакцинацию от пневмококка проводим, уже порядка 67 тысяч вакцинировали. И плюс все-таки мы опять сделали усилие, чтобы люди начали маски носить, меры безопасности соблюдать. Тяжело, да. Но потихонечку людей заставили.
— Как вам кажется — достаточно объяснений людям в СМИ, почему так надо? Я вот сталкивалась с очень разным уровнем восприятия этой инфекции. Например, где-то в сельской местности жуткий страх: если кто-то заболел, то к этому человеку отношение такое — не подходи, на работу не выходи, из больницы не выписывайся, не возвращайся. А где-то, наоборот, какой-то пофигизм, включая, кстати, даже у некоторых медицинских работников.
— Я думаю, у нас нет недостатка информирования. Более того, его очень много. В какой-то момент я даже подумал, что нам, может быть, немножко стоит переключить внимание людей на другие проблемы. Сейчас жизнь так складывается, что все разговоры только о ковиде. Даже анекдот есть. Прошел обследование: «У вас нашли инсульт, инфаркт и еще онкологию» — «Слава богу, что не ковид».
Это вопрос личной ответственности каждого. Люди все разные. Вот вы сказали про врачей. Мы специально создали комиссию, потому что начали фиксировать, что многие врачи перестали соблюдать меры предосторожности — устают люди. Устают, глаз замыливается, кажется, что их не прихватит. А потом прихватывает, и, если у них еще, не дай бог, другие заболевания, умирают.
Поэтому пропаганду нужно вести до конца и аккуратно. Плюс, знаете, еще одна история — фейковые новости. Это был реально бич. Распространялись совершенно чудовищные сценарии, чудовищно искаженная информация. Это точно очень сильно било, порой даже сильнее, чем ковид. Потому что людей вгоняли в панику. Понимаете, в любой ситуации, когда есть какие-то сложности в государстве, да даже в семье — обязательно кто-то пытается этим воспользоваться.
Мы два раза в неделю проводили брифинги, давали четкие ответы: заразилось столько-то, если есть летальные исходы — столько-то, действуем так-то. Два раза в неделю. И вот только тогда волну фейковых новостей мы сбили. Это было важнейшее направление
— Я с этим тоже столкнулась. У нас была такая ситуация — тогда в соцсетях появились фотографии: в ночное время очереди из автомобилей скорой помощи в больницы. Вот какое количество везут ковидных. Мест не хватает. А потом я думаю «Так. Стоп. Перепрофилируют же госпитали. Из одной больницы в другую вывозим сотни людей. Это не ковидная очередь». И в ситуации паники, даже если ты руководитель, все равно есть этот страх. В период пандемии у вас как-то изменилось ощущение своей роли главы региона? Как я понимаю, у губернаторов стало больше полномочий. Более независимо принимать решения, основываясь просто на своем здравом смысле, — это как?
— Действительно, каждый день нам нужно было принимать решения самостоятельно. Вот самый простой пример. Нам говорят: приготовьте 3000 коек. Я думал, с коллегами советовался. Предлагаю: давайте мы приготовим еще 500 коек. Это мое решение. Оно имеет и плюсы, и минусы. Если я подготовлю лишние койки, то потрачу лишние бюджетные средства. Если я подготовлю их недостаточно, у нас люди будут умирать на улице. Это — катастрофа.
Или, например, большой вопрос для нас был — регулирование экономической деятельности. Это был определенный риск.
Если мы закроем экономику и предприятиям не дадим работать, то люди без зарплаты начнут умирать от голода. Поэтому у нас был один из самых коротких в стране периодов закрытия.
Мы, например, рестораны вообще не закрывали. Они работали, у них были определенные требования. Понятно, что люди не ходили в период карантина. Мы понимали, что ресторанный бизнес сложный, его закроешь — потом будешь несколько лет восстанавливать. У нас практически не закрывалась стройка. По большому счету, был период, что-то около недели, когда было поголовно все закрыто. Но у нас был широкий перечень системообразующих предприятий. По многим видам деятельности мы все-таки разрешали работать.
— Вы считаете, что это правильно?
— Я считаю, что это было оправдано, учитывая, что мы сейчас уже понимаем, что такое ковид, понимаем степень распространения, наши врачи научились лечить. Спасибо им огромное. Мы уже не так боимся. Но мы боимся экономических последствий. Потому что за эти полгода мы недобрали доходы по налогам и по неналоговым выплатам. А это означает сворачивание многих социальных программ. Меня сейчас больше это волнует. Мы активно работаем над тем, чтобы наша экономика набрала обороты и снова функционировала как раньше.
Что нужно, чтобы люди были счастливы
— Давайте к социальной сфере перейдем. Я смотрю сейчас поэтажные планы хосписа в этом замечательном буклете. И первое, на что я смотрю: а в случае пандемии мы сможем эти блоки разделить? Слава богу, хоспис так организован, что там из каждой палаты выход на улицу и отдельные блоки. Это идеально подходит под ковид, не приведи господи. Но у меня вопрос про социальную сферу, которая сильно пострадала. Очень устали соцработники, за которых я просила президента, чтобы им тоже были выплаты, потому что они пахали наравне с медиками. Плюс, именно они работают с самой уязвимой категорией граждан. Как вам кажется, что сейчас самое главное в социальной сфере в Башкирии?
— Для нас главное — здравоохранение. Несмотря на сложности, на недополученные деньги, мы сейчас влезаем в долги, но наши планы по здравоохранению мы не отменили.
Вообще, с ковидом произошла интересная метаморфоза в поведении людей, в нашем восприятии. Читаю иногда: «…в таком-то субъекте скончался восемнадцатый пациент от ковида» или «второй пациент от ковида». При этом каждый раз думаю: да, это беда — умер человек. Но при этом в том же субъекте в тот же день умерло от рака несколько десятков, от инфаркта, может быть, сотни, на дорогах — тоже десяток человек погиб, кто-то в петлю полез. И так, если посчитать, в доле погибших коронавирусные больные — это совсем мало. Ключевые заболевания, от которых умирают люди, — это сердечно-сосудистые и онкология. Поэтому мы строим, строим.
Недавно мы приняли очень сложное для себя решение. Несмотря на то что денег сегодня на весь проект нет, но мы все же решили построить у нас детский центр онкологии и гематологии. Потому что это мамы с больными детьми, которые испытывают, в моем понимании, самые большие страдания. Самое большое, в моем понимании, горе — это когда у тебя болеет ребенок. Когда в семье тяжело болеет ребенок и нужно ехать в Москву, вся жизнь ломается. Да, конечно, там качество медицины выше. Но если у нас будет своя детская онкология, мы по-божески поступим. Свой центр должен быть у нас в республике. Поэтому мы приняли решение и приступаем — начинаем строить.
— Скажите, пожалуйста, Агентству стратегических инициатив (АСИ) поручено реализовывать проект «Национальная социальная инициатива». Башкирия выбрана одним из всего пяти пилотных регионов. Я прекрасно понимаю, что если вы вошли в пилот, это значит, что глава региона хочет, заинтересован, понимает, что это важно. У нас Башкирия, Нижний Новгород, Великий Новгород, Калининград и Кемерово-Кузбасс — всего пять субъектов, очень разных. С этническими особенностями, как здесь, разной экономической, демографической ситуацией. Почему вам это важно? Что для вас участие в этой социальной инициативе, чего вы хотите от реформы?
— Это абсолютно продуманное решение. Мы вскрываем базовые проблемы, которые мешают людям жить. Ну, например: насколько человек легко получает необходимые ему лекарства, положенные по закону, может ли он устроить ребенка в детский сад, насколько быстро и эффективно получает необходимые документы и выплаты в службе занятости и так далее.
То есть мы обозначили, если не ошибаюсь, 15 жизненных ситуаций — если они решены, то человек, по сути, счастлив, чувствует себя хорошо, потому что это его базовые потребности. Мы начинаем это анализировать, видим: вот здесь недостатки, вот здесь лишние документы требуют, здесь нет межведомственного согласования и так далее. И на выходе получаем историю, что мы человека избавляем от лишних беспокойств, хлопот и затрат времени на решение какой-то его задачи. И представляете, если мы упростим 15 таких жизненных ситуаций, сделаем их легче, эффективнее и быстрее — так человеку лучше будет.
— Это правда. Я, правда, думаю, что этих ситуаций тысячи, но даже 15 решить…
— Вы абсолютно правы. Здесь мне подход АСИ очень нравится, знаете почему? Ситуаций тысяча, а может быть, несколько тысяч, правильно? Но надо взять именно базовые, которые ну просто набили оскомину, где люди бьются с чиновниками. Это вещи, которые определяют самоощущение человека.
— Вы сейчас сказали — «чтобы люди были счастливы». А что нужно, чтобы быть счастливым? Я работала в хосписе, и, как ни странно, в конце жизни многие люди говорят, что они никогда не были так счастливы, как в хосписе. Что значит для вас — быть счастливым? Радий Фаритович Хабиров счастливый — это какой?
— Для меня? Это очень простая совокупность, наверное, вещей. Первое — чтобы родные и близкие были живы и здоровы. Мои дети, моя супруга, мои родные и близкие. Второе — чтобы у меня в душе было спокойно и совесть была чиста, потому что если что-то не так, то нормальный человек сам себя съест. И пусть у тебя в кармане деньги будут, и дети живы-здоровы бегают, но если у тебя в душе нелады, то ты никогда не будешь счастливым. Ну и третье, наверное, мужское, или, может быть, это нельзя разграничить… Все-таки я считаю, что мужчина должен еще каким-то образом реализоваться как человек, который чего-то в жизни добился. Когда вот эти три составляющих соединяются — мне кажется, это счастье. Но у каждого свои представления.
— Ретроспективно я, может быть, понимаю: я счастливый человек, а в моменте — столько хлопот! Вы мне рассказывали, когда мы знакомились, что вы с семьей, с дочерьми старшими встречались и катались на квадроцикле. Вот так вот оторваться, рисковать — это кайф, это счастье?
— Это счастье, знаете, у меня очень такая банальная, может быть, фраза есть.
Вообще, самое главное в этой жизни — «набыться вместе со своими близкими»
Вы понимаете, у нас жизнь вот так пролетает, и за это время мы тратим массу усилий на работу, на вражду с кем-то, еще на какие-то глупости. А самое главное — это ваши родные и близкие, мы это иногда упускаем.
— Успеваете?
— Нет. Нет. Это самая большая проблема, которая мучает, но — стараемся.
— Люди в хосписе говорят — «мы никогда не были так счастливы», потому что в конце жизни вся эта суета уходит абсолютно…
— Совершенно верно.
— Но вы понимаете, я в этом работаю каждый день, и у меня все равно не хватает ни мозгов, ни мудрости, ни качества менеджмента собственной жизни, чтобы с близкими «набыться».
— Человек так устроен, что он многое знает, но мало делает. В том числе очень простые, базовые вещи для себя… А потом жалеем. Я вот всегда жалею, что я работал в Москве, а мама у меня жила здесь, и часто теперь думаю, что вот тогда бы я ей позвонил, вот тогда я бы приехал на чуть подольше. И когда я тогда приехал, я не ночевал, посидел, чай попил и сразу уехал. И когда этого уже нет, ты начинаешь понимать, что время упустил. И это уже безвозвратно. Наверное, каждый должен пережить что-то и каким-то образом стараться быть счастливым. Это тоже труд в некотором смысле.
— А вот я прочитала, у вас родители — учителя, папа — директор сельской школы. В моей голове учитель на селе — это какой-то совершенно фантастический человек. После вашего папы, кроме сотен учеников еще, благодаря ему, насколько я знаю, на месте сельской школы появилась большая, каменная, до сих пор работающая. Вот что для вас родители и кто в вашей жизни авторитет? Вы сказали про совесть —»важно, чтобы там было чисто». Вы на кого ориентируетесь?
— Скажем так, они, безусловно, оба для меня дороги, и ориентируюсь я на них обоих, просто у отца беру что-то свое, у мамы — что-то свое. Я вообще считаю, что я с отцом не «набылся», это совершенно точно, потому что он умер, когда ему было 73 года, а я считаю, что это очень неправильно. Все-таки человек должен за 80 пожить, и вот эти годы, когда можно было бы с ним на завалинке посидеть, я недополучил, в силу того, что он так внезапно ушел.
— Вы в Москву уехали?
— Нет, я тогда еще даже был здесь, просто он неожиданно умер, инфаркт. И вот эти годы, когда на завалинке посидеть, напитаться мудростью человека, которого я уважаю за его ум — он был очень разумный человек, — вот это, понимаете?.. Очень основательный такой человек был. Мне кажется, я бы нахватался этих качеств, напитался, потому что… ну все равно, мне там сколько было? Получается, мне было 37, по-моему, лет. Все равно еще молодость — скажем так, до мудрости еще было далеко. Мне кажется, если бы он пожил, я бы еще больше от него впитал.
Поэтому я миссию отцов и миссию родителей вижу в том, чтобы они подольше были со своими детьми.
Но, правда, в ясном уме, конечно, и желательно — в здоровье, чтобы не быть обузой. Родители, нормальные родители, еще раз говорю, — в ясном уме они очень детям нужны. Неважно — когда ребенку 30 лет, пять лет, десять и так далее. Если мне зададут вопрос: «Какая у тебя цель?» — я хочу как можно дольше быть в ясном уме, в хорошей физической форме, не обязательно при должности, это меньше всего волнует. Ребенку нужна не должность, ему нужен отец или мама, вот это главное.
— А вот про физическую форму: вы занимались борьбой, и прочла, что у вас в борьбе страдали уши. Почему, думаю, уши? И почему вы такой спорт выбрали?
— Это так интересно получилось. Я совсем мальчишкой, в десять лет пошел, очень хорошо помню тот момент. Дворец спорта был рядом, я туда пошел — смотреть, куда записываться, и меня тренер сразу прихватил и говорит «Ну, идем, ты же так парень крепкий». И записал. А я еще подглядел — рядом боксеры занимались, и я решил обмануть судьбу. Борцы занимались понедельник-среда-пятница, а боксеры — вторник-четверг-суббота. Я думал: о, я буду и туда, и туда. И начал даже заниматься там, но меня старший брат поймал: «Ты куда это собрался?» Я говорю: «Бокс и борьба». И он сказал — вот за это я ему благодарен: «Стоп, давай выбирай одно». Я выбрал борьбу, такой интересный вид спорта, и довольно долго занимался.
— Пострадали только уши?
— Понимаете, там очень плотный контакт, и голову иногда зажимают руками. Когда руки сильные и прижимают, а уши — они очень мягкие, то они имеют свойство ломаться. Вот. Это немножко больно, да.
— Ужас. А чего вы от своих детей хотите? У вас две дочери, довольно взрослые, и сын, мальчик.
— Я дочерям всегда говорю: «Живите и дышите полной грудью, напитывайтесь счастьем». У них у каждой какие-то свои заботы, проблемы бывают, еще что-то, в учебе, может быть, тяжело, невзгоды какие-то, но я каждый раз говорю, что жизнь дана для счастья. Что я им, на мой взгляд, могу дать? Как-то объяснить, что жизнь на самом деле дана для того, чтобы человек сам был счастлив и дарил счастье и позитив другим. От чего я точно далек — некоторые говорят: «Я бы хотел, чтобы мой сын стал, там, космонавтом» или «Моя дочь стала какой-то там звездой чего-то».
Вообще этого не хочу.
— Вот это тоже очень хорошо…
— Да, пусть они выберут свой жизненный путь, кем они хотят, пусть станут. Лишь бы у них на душе было спокойно, и они были здоровы.
— А чтобы учился хорошо, важно?
— Это важно, здесь лукавить не буду.
— Почему? Зачем?
— Это, может, у меня такой, как говорят, старорежимный подход: я вообще считаю, что, когда ребенок учится в школе и в вузе, — это главные основы и фундамент, который он готовит себе для будущей жизни. Потому что я из категории тех, кто, похвастаюсь, закончил с красным дипломом. У меня настоящий красный диплом — то есть я в 1989 году окончил университет, и я понимаю, что получил больше знаний, я был более осведомлен о каких-то там вопросах юриспруденции, это давало мне определенные преимущества. Жизнь — это ведь в то же время еще и конкуренция, понимаете? И человек должен быть готов к этой конкуренции. А нет ничего проще, чем хорошо учиться, зарабатывать знания и быть успешным.
— А вот для мальчишки двойки, тройки же — тоже важно?
— Я не думаю, что это важно. Ничего важного в этом нет. Ну просто из этого трагедии делать не надо, и все.
— А у вас были «пары»? Хотя бы в школе?
— Были. Но очень редко: мне учеба давалась легко, и двойки, если были — только там, где явно я либо что-то забыл, либо, может быть, чуть похулиганил. А так…
— Ну вообще, когда родители — учителя, это не позволяло, я думаю, плохо учиться.
— Вы знаете, люди же все очень разные. У меня всегда такое было чувство ответственности. Это в некотором смысле ограничивает твою внутреннюю свободу, но я, когда в школе учился, мальчишкой, многие вещи делал для того, чтобы маме с папой не было плохо, чтобы они не расстраивались. Для меня это было важно, чтобы за меня родителям не было стыдно.
— А это не мешает? Вот я очень хорошей, надеюсь, была дочерью, у меня нет ни мамы, ни папы уже, и мне все время кажется, что моя жизнь — это чувство долга, чувство ответственности и чувство вины перед теми, кому я должна. Но это разве не мешает быть счастливым?
— Это мешает. Да, парадокс, это мешает, но это заставляет прилагать больше душевных усилий, что ли, для того, чтобы быть счастливым, понимаете? Надо немного эту историю как бы перебарывать, с ней надо жить, это хорошее качество. Я все-таки считаю, что здорово, когда ребенок все-таки ориентирован на родителей. Когда родители нормальные, почему нет? Просто чуть больше душевных усилий, душевной энергии надо на это тратить.
— А можно про личную жизнь я вас спрошу? У вас вторая семья, вторая жена после очень долгого брака. Не знаю, не умею посчитать, сколько вам было лет, когда вы второй раз женились. Но вот для политика, для человека амбициозного, очевидно, успешного и у которого в силу жизненных обстоятельств работа все равно занимает 90% времени, 95… Что для вас семья, жена, любовь, вот эти отношения?
— Вообще, это для меня главное. Дети — это главное, семья. Ну потому, что все, что мы делаем, мы же даже зарплату, когда получаем — мы для чего ее получаем? Чтобы радовать своих родных, близких. Это главное. И откровенно скажу: та ситуация, которая со мной произошла — я так уж в детали не буду уходить, — для меня это была катастрофа.
Вот мне 56 лет, в моей жизни была — и надеюсь, больше не будет — только одна катастрофа. Когда после долгих лет жизни оказалось, что, вот, я развелся. Это была катастрофа, от которой я отходил несколько лет, и… ну, было довольно сложно, понимаете? То, что произошло, было крушением всех моих моральных устоев, моих представлений о жизни, представлений о том, как быть, я себя не уважал. Вот это все вместе, огромный клубок был. Но, понимаете, сила человеческой натуры в том, что мы должны как-то всегда выбираться из всех наших забот.
Это не самое страшное еще переживание, бывают у людей страшнее, но для меня это было тяжелое испытание. Оно для меня разрешилось, у меня произошла встреча с моей женой… Такая у меня произошла душевная реинкарнация благодаря ей, поэтому я поблагодарил судьбу и Всевышнего, что он мне дал второй шанс и, наверное, единственный, чтобы быть счастливым.
— Каринэ — с армянскими корнями. У меня невероятная слабость к этой стране и к этим людям, у моих детей няня армянская, которая им как мама, как бабушка. И мне кажется, что, во-первых, это очень красивые женщины, а во-вторых, они полны такой внутренней силы. Они могут сколько угодно на людях быть на два шага позади мужа, но мне кажется, что это такая силища, которая на самом деле рулит. Ну и — они красотки, хорошие хозяйки и потрясающие мамы… Это так?
— Да. Есть такое. Она же еще с армянскими корнями выросла в Республике Адыгее, там тоже свои особенности. Понимаете, у нее это тоже второй брак был. И вот наши отношения — они выстраданные. Я вам сказал, какие у меня были тогда ощущения, у нее тоже были такие ощущения, поэтому, наверное, Всевышний посмотрел и подумал: «Ну дай-ка я попробую их соединить, что получится?» Поэтому у нас в основе гораздо более глубокие отношения…
Я каждый раз удивляюсь, что мы с ней очень разные. И по возрасту — все-таки она помладше на 18 лет меня, и она медик — я совсем из другой сферы. У меня работа, связанная с принуждением, все-таки, административным, а она была врач-ортодонт — это, опять же, больше не сверлить, а прикусы и все прочее. Но я считаю, что есть какая-то совершенно необычная близость и родство душ, по-другому не скажешь… Мне очень легко с ней.
— Очень интересно и очень важно, что вы живете в самобытной республике. Вы здесь родились и выросли. У нее тоже очень сильные этнические корни. Плюс Адыгея. Это разные религиозные основы. Это же очень трудно. Хотя, наверное, расширяет сознание. Это детям должно быть в помощь и интересно. Для вас это дополнительная сложность или богатство?
— Конечно, богатство! Понимаете, когда носители разных культур встречаются, бывают два вектора поведения: либо разрушают друг друга, либо обогащают. В нашем случае, думаю, мы обогащаем.
— Какие у вас в семье прижились традиции от обеих культур?
— Это особенность Башкирии. Здесь и русские, и башкиры тепло относятся к праздникам. И к Курбан-байраму, и к Пасхе. И татары с башкирами яйца красят в Пасху. Я совершенно точно говорю.
Я домой прихожу, а у нас выходные дни и Курбан-байрам, и Пасха. Они знают, что родители сейчас сидят за столом — там и яйца красят, угощают пловом. У них в головах перепуталось. Я домой прихожу, старшая дочь кричит младшей: «Рита, Курбан-байрам!» Ну а та отвечает: «Воистину байрам!» Я считаю, что этой фразой можно дать оценку межконфессиональным отношениям в республике
Должен ли чиновник быть волонтером
— Кстати, сегодня на строительной площадке хосписа мы говорили о том, чтобы хоспис был светским и каждый человек чувствовал себя там комфортно. Но при этом важно, чтобы с каждой конфессией были теплые отношения. И мы подумали о том, как было бы замечательно на старте строительства сделать там или общий молебен, если это возможно, или поочередно пригласить и имама, и священника, и раввина, чтобы каждый из них по-своему благословили и дальше ответственно принимали участие в жизни хосписа.
— Мы об этом думали. Обязательно пригласим. Наверное, всех вместе к какому-то моменту. У меня была еще другая идея. Для меня хоспис — это новое. Когда мы начали его строить, СМИ показали несколько семей, в которых ребенок тяжело болеет. На это невозможно смотреть. Очень трудная жизненная ситуация. Я просто посмотрел тогда телевизор и понял, что точно зубами этот хоспис выгрызть надо. Он точно должен быть. Лучше мы километры дорог не построим, но хоспис должен быть. Потому что это справедливо. Со временем мы могли бы там, если позволит место, и маленькую часовню поставить, и маленькую мусульманскую молельню, и для иудеев тоже. Мы готовы это сделать. Там же прогулочная зона будет. Либо ребенок, либо взрослый человек — захотелось пойти в храм, в часовню.
— Там потрясающая территория. И первый, и пока единственный пример, когда хоспис строится с нуля, учитывая замечательный опыт хосписа в Казани, Питере, Самаре, Москве.
— Наши проектировщики ездили туда. Поэтому это была продуманная история. Я думаю, мы можем упаковать наш проект и отдать вам для распространения.
— Ваш опыт может быть тиражирован. Можно отдельно детский блок делать, а можно — детско-взрослый. У вас такая быстрая команда. Мне впервые ничего не надо было доказывать. Все фантазийные хотелки тут отражены. Приеду через год, а там уже все это стоит. Невероятно, конечно!
— А это на самом деле вы дали толчок.
— Хорошо, я дала толчок, а вы — все остальное. У вас потрясающая команда. Девушка, которую вы выбрали директором, — Радмила Сурначева. Она потеряла ребенка. Создала фонд «Потерь нет!». Она знает, как должно быть. Не допустит никакого воровства, никакого нарушения технологий, никакой халтуры.
— Я смотрел ее интервью, когда мы выезжали туда. Она сказала базовые вещи про хоспис: хоспис — это не про смерть, это про жизнь. Абсолютно согласен.
— Деньги собирали через фонд «Иман». У нас фонд называется «Вера», в честь моей мамы. И слово «вера» — очень значимое. Вчера узнаю, что «иман» переводится как «вера».
— Видите, в жизни ничего случайного не бывает.
— Как вы видите роль НКО в социальной сфере сейчас?
— Я и тогда говорил, что мы могли продумать и выделить из бюджета деньги. Но решил сделать для всех нас небольшой экзамен на предмет человеческой зрелости. Мы особо не разгоняли эту историю, настойчиво не обращались за пожертвованиями. Но за небольшой промежуток времени мы собрали 18 млн рублей. Это большая сумма. Она нам помогла. Мы направили ее на проектирование. Дальше я бы активно продолжал работать и с людьми, и с предприятиями. Но наступил ковид. И в этих условиях обращаться к людям за деньгами на хоспис мне не очень комфортно. Пусть они свои семьи прокормят.
У нас есть Фонд социальных целевых программ и возможность оттуда профинансировать стройку. Однако сбор денег все равно нужен. Потому что дальше точно пойдет проверка на зрелость. Я помню наш разговор о жизни хосписа.
Я хочу поступить так: хоспис построить и передать его фонду. Теперь вы начинайте собирать деньги. Не потому, что я жадничаю, — это, мне кажется, принцип работы хосписа. Он существует, работает за счет собственной благотворительности
— Я убеждена, что хоспис должен жить не только за счет государства. Потому что государство — это машина, которая имеет определенную структуру. Минимальный набор, конечно, государство должно обеспечить. Например, зарплату сотрудникам, обезболивающие, коммунальные платежи. Но в конце жизни человек состоит значительно больше, чем из таблеток, завтраков, обедов и ужинов. Ему нужно побыть с близкими, почувствовать, что жизнь не зря прошла. И это можно сделать только с помощью других людей рядом. Это можно сделать благотворителями, волонтерами.
— Мы пустим их в свободное плавание, но одних не оставим. Мне кажется, что зрелость нашего общества, нашей республики такова, что на содержание хосписа всегда найдутся деньги. Мы подумали, что, когда начнем строить, на входе упомянем основных благотворителей.
Вообще, благотворительность — это попытка спасти свою душу. Я как-то написал, что, когда мы идем к успеху — я и себя в том числе имею в виду, — мы совершаем много ошибок. Делаем такие вещи, за которые спустя годы стыдно, ищешь себе оправдание. Поэтому Бог дает нам такую возможность: занимаясь благотворительностью, мы себе немного душу очищаем. Я в это действительно верю.
А вот то, что говорите про волонтеров и НКО, это очень важно. Есть вещи, которые НКО делают не хуже, а порой даже лучше. Например, негосударственные организации у нас занимаются домами престарелых. Они очень хорошо проходят и коронавирусный период. Я в двух из них был. Знаете, там порядок, там хорошо. Бабушки хорошо себя чувствуют. И в то же время государство сбрасывает с себя это. Это же еще очень выгодно экономически. В бюджете не всегда есть деньги строить. А тут появились у частника деньги. Он вложил деньги в строительство или реконструкцию дома престарелых. И он понимает, что у него будет заказ от государства. Он понимает, что наберет людей на работу, они будут получать зарплаты.
Я вообще очень часто рассуждаю, что любое социальное учреждение на селе — это селообразующее предприятие. Очень часто за счет дома престарелых село и живет. Там работает молодежь и зарплата есть. Это очень важно.
Коронавирусная пандемия в очередной раз показала, насколько важны человеческая инициатива и социальное волонтерство. У нас за время ковида волонтеры выполнили огромный объем работы и реально нам очень сильно помогли. К моменту, когда мы выходили из карантина, когда немногочисленные запасы у людей кончились, нам было важно оказать им поддержку. У нас была программа «Продуктовая забота». Мы передавали пакеты нуждающимся на довольно большую сумму. Но ты можешь выделить деньги. Ты можешь купить эти пакеты. Но и надо правильно доставить. Найти того, кому это точно нужно. Донести, сказать добрые слова. Уточнить, не нужно ли еще что-то. Может быть, надо позаботиться о каких-то других вещах. И вот эта огромная армия волонтеров это сделала.
— Мы с командой волонтеров ОНФ «Мы вместе» думаем, как бы не растерять этот потенциал. Пришла в голову такая идея. Волонтеры в ковид были в учреждениях здравоохранения и соцзащиты, заходили в дома к старикам, малоимущим, многодетным. Они видели проблемы «на земле», так, как их видят, может быть, только соцработники и работники поликлиник. При этом волонтерили все. Я видела, как это фантастически влияло на людей — губернаторов, вице-губернаторов, министров. Когда полностью уходит ощущение статуса, если ты оказался рядом с человеком, которому нужен. Ему нужны твои руки, чай, который ты подашь, ему нужно, чтобы ты выключил или включил свет. Ему нужен ты как ты, а не как человек, который может повлиять на какое-то решение.
И мы подумали, что и дальше вместе с «Регионом заботы» будем брать чиновников и бизнесменов волонтерить в разные учреждения. Но не так, чтобы подарки в детский дом принес и ушел. А так, чтобы в результате следовало какое-то изменение. Чтобы волонтеры понимали, что они проводники правильных административных решений, чтобы бизнес брал на себя социальную ответственность, а чиновник понимал, для чего куча бумаг у него на столе, кто конечный получатель и как это должно работать. Чтобы у нас бизнес и чиновники понимали, что у них есть помимо собственных задач еще и вот эта ответственность — или дом престарелых, или детский сад, или спортивная детская школа.
— Я, может быть, немножко удивлю. Я к этому отношусь несколько по-другому. Знаете, я всегда исходил из того, что человек должен заниматься тем, чем должен. Если ты чиновник — ты должен хорошо делать свою работу. Если вдруг ты хочешь волонтерить — это твое право, пошел потихонечку поволонтерил.
У нас, знаете, такая мода: идет чиновник, такой весь в белой рубашке, галстуке, несет два пакета, подходит к бабушке. За ним камеры — штук 20. И, значит, вот событие — чиновник стал волонтером. Кроме сарказма, честно говоря, и неудобства за эту ситуацию ничего у меня это не вызывает.
— Ну субботниками же занимаетесь?
— Субботниками я не занимаюсь. Это, знаете, не потому, что я ленивый. Я даже считаю, что не обязательно крупный руководитель должен пойти метлой мести. Не потому, что это ниже его достоинства. Еще раз говорю, что я очень серьезно отношусь к чиновничьему труду. Каждая моя минута стоит гораздо дороже. За минуту на своем месте я сделаю гораздо больше людям, чем если эту минуту потрачу на подметание. Хотя я очень люблю физический труд, мне это нравится. Это просто мое, может быть, немножко субъективное мнение.
Потом, знаете, волонтерство — это же не какой-то статус. Как вот: я волонтер, у меня на лбу печать и т.д. Это образ мышления, образ жизни. У нас, когда ковид был, появилось очень много волонтеров, которые никогда этим не занимались. Многие бизнесмены, поскольку им делать было нечего и поскольку у них нормальный порядок в душе и сердце, начали помогать людям. Приведу пример: у нас один машины «Мерседес» продает. Машины не продаются — он эти «Мерседесы» дал, и наши волонтеры на новых «Мерседесах» развозили продукты.
Что самое-то главное мы обнаружили? Вот это богатство. Мы благодаря волонтерской деятельности в период, когда раздавали продукты, обнаружили огромное количество людей, у которых мы точно знаем состав семьи, характер нуждаемости, адрес проживания. Вот это терять нельзя.
И поэтому мы решили создать такую «Карту заботы». Мы всю эту информацию загружаем на платформу, в программу. И у нас будет такая база. Она работает примерно так: три месяца прошло — звонок, и вы узнаете, как у них дела
Коронавирус-то пройдет, но их нужды не пройдут за это время. Коронавирус их обострил, но они и до этого нуждались. И соответственно, чтобы хотя бы один-два контакта со стороны волонтеров к ним было. Понятно, есть социальные службы, есть еще какие-то службы, есть общественные организации. Но благодаря, подчеркиваю, этому стуку в дверь огромного количества молодежи мы обнаружили целый пласт людей, которые молчат себе потихонечку, при этом еле концы с концами сводят.
— А эту платформу вы как-то потом планируете «поженить» с социальной базой, с медицинской?
— Да, смотрите, это первый этап. Эту информацию мы загружаем сейчас в базу — это более 10 тысяч семей. И потом мы будем с ними работать: начнем их «женить» с другими базами, соединять с социальной службой, с медиками и т.д. Сейчас мы делаем хороший шаг. Первое: зафиксируем, что они у нас есть. И второе: общественные организации будут выполнять задачу — позвонить, какую-то помощь им принести и т.д. То есть мы, по сути, эту большую волонтерскую деятельность сейчас хотим удержать на плаву для решения этой задачи. Мы, когда сделаем, вам передадим эту платформу. Посмотрите.
— Да, это было бы очень круто.
Почему важны «неудобные люди»
— Вам в вашей работе соцсети важны? Вы их любите? Или это просто долг?
— Терпеть не могу социальные сети. Честное слово. И совершенно точно могу сказать: в последний день моей работы на госслужбе я тут же выключу социальные сети свои. Это для меня инструмент. Я использую их, чтобы доводить до людей, как я живу, как я мыслю, какие задачи я решаю и почему я так делаю.
— А они для вас источником знаний о проблемах являются? Эта инициатива с АСИ не оттуда?
— К сожалению, у меня довольно глубокое возникает разочарование в социальных сетях. Потому что я сам по себе нелживый человек. Я это уверенно могу сказать, и мало кто может меня обвинить в этом. А когда из социальных сетей, как пена, прет ложь, меня это выводит из себя.
Для меня это не инструмент, с помощью которого я получаю информацию. У меня довольно обширные возможности. Это инструмент — индикатор того, что где что-то не так. Но так, чтобы я прямо вот социальные сети смотрел и черпал оттуда сведения… Очень много лживой информации, непроверенной, провокационной и так далее.
— А как вы реагируете на разного рода обвинения? Когда ты становишься мишенью и в тебя летит то, что потом смывается, конечно. Но это болезненно.
— Знаете, у каждого свой рецепт. Во-первых, я уже не очень молодой человек, и у меня довольно большой жизненный опыт. А опыт — это такая толстая кожа, которая спокойно реагирует на какие-то несправедливые и даже порой справедливые вещи. Когда справедливые вещи — я действую. Когда несправедливые — от меня это отлетает. У меня устойчивая нервная система, я этому не поддаюсь.
— Какой навык для губернатора самый важный? Что самое главное, чтобы быть именно успешным губернатором региона?
— Успешным — не знаю.
Но я считаю, что губернатор не должен быть злым человеком. Понимаете? Потому что вообще злого человека желательно особо не допускать к управлению большими сообществами людей.
Вот я серьезно так считаю, что злой человек — это плохо.
— А какое вообще самое поганое качество в людях? Что вы не простите?
— Знаете, я от этих романтических формулировок уже ушел. Жизнь такова, что ты многое прощаешь. И в этом, наверное, сила должна быть.
— А что вы терпеть не можете в людях?
— Лживость терпеть не могу. Зависть не люблю. Мелочность не люблю.
— А вот когда ты на должности, на любой должности, как только ты становишься значимым, вокруг появляется очень много людей, которые лебезят.
— Тоже не люблю. Очень не люблю. Я, знаете, Каринэ всегда говорю: «Милая, я же сейчас начальник типа большой. Если ты почувствуешь, что во мне появляется такое ощущение, что я начинаю собой любоваться, берешь биту и бьешь меня по голове. И приводишь в чувство».
— Сшибаем корону.
— Да, сшибаем сразу корону. Это очень опасная на самом деле вещь. Поэтому постоянно нужен самоанализ. Копаться в себе и говорить: «Ты там, случайно, не зарвался?»
— А если бы не карьера в госуправлении, вы бы кем были?
— Я бы был профессором кафедры государственного права и строительства.
— Остались бы в юриспруденции?
— Да.
— А вы когда-нибудь жалеете, что такой путь? Что вы могли в Турции остаться, когда уехали туда учиться?
— Нет, не жалею. Я не могу сказать, что вот прямо идеально все. Просто принцип такой: я не жалею. Это твоя жизнь. Она как идет, так и идет. Просто надо извлекать уроки и не заморачиваться излишне на прошлом.
— Из тех задач, которые у вас сейчас стоят — у вас же куча проектов, — что самое трудное и что самое приятное?
— Знаете, сейчас мы в таком интересном моменте находимся. Люди очень сильно устали. Невероятно устали. И люди имеют право требовать, чтобы все-таки вся эта пауза закончилась и жизнь становилась лучше. Понимаете? Причем в конкретных вещах — в зарплатах, в окружающей среде, в качестве здравоохранения, в качестве жизни и т.д. Вот сейчас наша задача, я считаю, удержать эту ситуацию. Потому что видите как: у нас и экономика подсела, и у нас, может быть, сейчас нет таких возможностей, чтобы сразу завалить зарплатами и построить везде, в каждом городе парк за 5 миллиардов, — этого нет. И поэтому мы должны с людьми быть на одной волне, если можно так сказать, с ними разговаривать, объяснять, что мы делаем. И удержать такое тонкое доверие. Это очень тяжело.
— Это трудное. А самое приятное что?
— Самое приятное — это какой-то положительный результат для людей. Я прямо действительно очень радуюсь.
Мне запретили мои коллеги, мои соратники часто открывать какие-то объекты — школы, садики. Потому что иначе у тебя работа превратится в то, что ты будешь только все открывать. А людей это раздражает. Поэтому я очень часто потихонечку приезжаю, захожу.
Пройдусь по пустому помещению, посмотрю — и у меня на душе хорошо. То есть меня вот это радует: когда конкретно, материально, можно потрогать руками результат.
— А сколько вообще лет надо проработать губернатором, чтобы почувствовать результат своей работы? Четыре года — это мало?
— У меня срок полномочий — пять лет.
— Ну это же как: школу построишь, еще одну школу. А чтобы прямо ба-ба-бабах — и республика почувствовала, что вот это эпоха Хабирова.
— Нет, за пять лет можно построить несколько десятков школ, что мы, собственно, и делаем. Но у меня такое ощущение, что концептуально, кардинально изменить состояние в обществе, в экономике — чуть побольше нужен срок.
— Что для вас станет классным, крутым результатом вашей работы на этой позиции, чтобы вы могли сказать: «Вот я это сделал»?
— Ну, наверное, знаете как. Я не буду перечислять достижение каких-то цифр в экономике и так далее. Самое лучшее, наверное, будет, когда мои полномочия кончатся, я уйду с этой должности — и меня не освистают.
— А кто ваши друзья? Вот губернаторы других регионов — это конкуренты или друзья?
— Это соратники. Знаете, особенно момент, когда наступал коронавирус, нас очень сблизил. Разумеется, конкуренция есть, и это правильно. Мы конкурируем по нашим показателям. Нас ругают, если мы на плохом месте. Но базово мы все соратники. Я не знаю ни одного случая, чтобы я позвонил кому-то из губернаторов и сказал: «Саш, там вот такая история…» — и чтобы они не отозвались. Очень слаженная команда людей, которые тащат свою непростую работу.
— Я встречалась с вами в Москве, в Большом театре, на опере башкирской. Это гордость? Круто?
— Конечно! По-моему, последний раз наш Театр оперы и балета блистал на главной сцене Большого театра в 1960-е годы, и мы вновь туда пришли. Триумфальная была постановка, договорились с Большим театром, что каждую весну новую постановку Башкирский театр будет делать в Большом.
— Но вам важно, что это именно ваш Башкирский театр?
— Конечно, именно это и важно.
— Это ваши персональные амбиции или вам кажется, это для региона важно?
— Здесь вообще нет никаких моих амбиций. Все мои амбиции я реализую через амбиции республики. Когда республика где-то там на шаг продвинулась — в этом для меня больше удовольствия, я понимаю: значит, я на правильном пути.
— А то, что у вас башкирские корни… Я очень хорошо про себя знаю, что мне прямо важно, что у меня 50% папиной еврейской крови и 50% маминой русской. Бабушка говорила, что мы не русские, а донские казаки. Донские казаки — это отдельно, очень важно! И мне это важно. Я в Ростове-на-Дону в поле подсолнухов вдруг почувствовала, что это моя земля! Вот вам важно, что вы здесь корнями?
— Я всегда гордился тем, что я башкир! Даже когда в Москве был, даже когда тосты говорил, я шутил: вот башкиры так говорят. Это же, понимаете, одна из составляющих того, кто ты есть — твоя родина, твоя нация, культура и так далее. Конечно, важно. Мне Бог еще дал уникальную возможность, она дается небольшому кругу людей: я руководитель крупного субъекта, где как раз мои действия могут благоприятствовать дальнейшему развитию нации, башкирской в данном случае, либо наоборот — заставить ее стагнировать. Потому что каждая нация — это тоже живой организм с периодами рассвета, распада, болезни, высыхания, цветения. Я считаю, что мне Бог дал такую возможность сделать что-то в том числе для нации, для людей, для республики.
— Почему вы решили, что важно создать настоящий, работающий, как я по отзывам вижу, Совет по правам человека? Этого, кажется, больше никто не сделал в регионах.
— Это как раз система балансов и сдержек власти. У нас в республике была всегда такая, знаете, довольно эффективная, местами жестковатая система власти, и поэтому я понимал, что мне нужно некое второе мнение. И я должен иметь структуру, куда придут самые неудобные люди. Когда мы собирали совет и коллеги у меня спрашивали, каким он должен быть, то я говорил: «Собирайте всех неудобных туда».
— О, вот вам меня туда надо.
— Спасибо, у нас своих хватает. Вот они задают неудобные вопросы, на некоторые я злюсь и так далее. До сих пор я считаю, что они решают большую задачу, и я на самом деле им благодарен. Совет выполняет функцию «чтобы карась не дремал, должна быть щука». Они вскрывают недостатки нашей работы. Где-то они делают это искренне, в массе своей, а когда мы сталкиваемся с какой-нибудь политической атакой, мы привыкли к этому, это тоже нормально.
— Понятно. Мне интересно было услышать, что это не для того, чтобы права человека защищать, а потому, что у правозащитников должна быть нормальная площадка для взаимодействия.
— Совет по правам человека поднимает настолько обширный перечень вопросов — там вопросы государственного устройства, экономики, охрана культурного наследия и так далее. Это все, конечно, можно увязать с правами человека. Я бы хотел, чтобы это было своего рода «мерилом совести». Я долгие годы взаимодействовал с Советом по правам человека при президенте и общался с очень разными людьми, с Людмилой Михайловной Алексеевой, я видел, что это за люди, которые смело говорили, что они думают. Они шли вразрез с официальной политикой, такие люди нужны, и такая структура тоже нужна.
— Обострения ситуации вокруг разработки шихана Куштау можно было избежать?
— То, что произошло на Куштау, — это наша недоработка. Я это признаю. Надо внимательнее изучать мнения людей. Это просчет промышленного блока, который должен оценивать перспективы работы предприятия. Это недоработка глав муниципалитетов, потому что с людьми надо работать вживую, а не из кабинетов. Все, что произошло, — из-за нашей нерасторопности, невнимательности, не до конца энергичной работы. Принимать какие-то решения, не посоветовавшись с людьми, не поняв природу их отношения к тем или иным событиям, — это неправильно. События на Куштау совершенно точно натолкнули на мысль, что надо глубже понимать, что происходит, активнее работать с людьми.
На горе мы приняли решение, и оно окончательное: все должны уйти — и активисты, и сотрудники БСК (Башкирской содовой компании). Я очень признателен и защитникам горы, и коллективу БСК, что мы все друг друга услышали.
Далее. С экоактивистами мы договаривались о создании координационного света по вопросам шихана. Он должен быть сформирован через две недели. В случае если этого не произойдет, 4 сентября мы направим пакет документов для придания Куштау статуса особо охраняемой природной территории. Моя администрация уже проводит соответствующую работу. Историю с Куштау надо закрывать, разработка ее невозможна.
Я уже заявлял о том, что Башкортостан планирует получить контрольный пакет акций Башкирской содовой компании и самостоятельно определять дальнейшую стратегию развития предприятия. Оно должно развиваться, там работает несколько тысяч человек. И в условиях сложной ситуации, связанной с сырьевой базой, нужно активнее думать, что делать с этим производством, как его сохранить. Республика как акционер, имеющий 38% акций компании, не может придерживаться позиции «не будет сырьевой базы — предприятие закроется». В этом случае государство должно подставить свое плечо и взять на себя ответственность за дальнейшее развитие БСК. Такой опыт у нас уже есть. Поэтому суть предложения проста: рассмотреть возможность приобретения части акций, чтобы контрольный пакет был у республики. Это позволит нам самим определять дальнейшую стратегию развития компании. Мы отработаем эту историю более глубоко и, тем самым, сможем двигаться вперед. Это критически важно для нас.
И я крайне признателен президенту за поддержку стремления республики и народа разобраться в очевидно для нас несправедливой и незаконной сделке, в результате которой важнейшее предприятие для экономики Башкортостана перестало быть государственным.
— Спасибо вам огромное за уделенное время! Я очень верю в то, что, во-первых, никакие общественники не могут добиться серьезного системного результата без взаимодействия с губернаторами в каждом регионе. И еще я очень верю в то, что, когда человека узнаешь лично, когда ты узнаешь про его детей, про родителей, про его страхи, то тогда становится не страшно вместе делать что угодно: хоспис, социальные инициативы… Я вам очень признательна за то, что я имею право считать себя причастной к этой истории с хосписом в Уфе. Огромное вам за это спасибо. И мне кажется, что это очень круто, что фонд «Иман» — это вера, и что ваша вера и наша вера делают дело, которое для всех, в любом регионе и на века.
— Я хочу поблагодарить вас за этот разговор, за то, что вы появились в жизни нашей республики, в моей жизни, я считаю, мы близкие по духу люди. Выразить свое восхищение и попросить беречь себя. Знаете, я посмотрел буквально несколько тяжелых жизненных ситуаций и понял, что вы погружены в эту работу 24 часа в сутки. Это требует огромных душевных сил и физических, поэтому берегите себя. Мы за вас будем молиться, будем поддерживать всегда и всегда с глубочайшим уважением!
— Спасибо огромное!
Прокомментировать